«4 декабря Дом культуры ГЭС-2 открывает свои двери для всех нас. Пару недель назад ГЭС-2 открыла регистрацию на первый день работы, и сайт рухнул примерно через час. Вообще есть ощущение немножко уже даже перегретого ожидания»,— говорила в ютуб-шоу искусствовед Юлия Панкратова в 2021-м. Закончила она выпуск словами: «Поздравляю нас с новым пространством! Будем приходить сюда…» На открытии выступал «Мумий Тролль» и собралась вся культурно-светская Москва. Посетили тогда столицу и некоторые представители международного арт-сообщества. Характеристика «институция международного уровня» звучала даже скромно: говорилось, что аналогов у ГЭС-2 нет в мире. Но уже три месяца спустя стало ясно, что Дому культуры придется существовать в новом формате.

В последнем довоенном году ожидания от ГЭС-2 действительно были огромными — отчасти из-за ковидной задержки открытия, отчасти из-за умело подогреваемого интереса (скандал с «Большой глиной № 4» Урса Фишера). Однако главная причина заключалась в репутации создавшего Дом культуры фонда V–A–C. История фонда началась еще в конце 2000-х, когда миллиардер, основатель газовой компании «Новатэк» Леонид Михельсон пригласил итальянского арт-менеджера Терезу Мавику его возглавить и объединить усилия, чтобы продвигать современное российское искусство на Западе.

Несколько лет фонд талантливо презентовал отечественный совриск в Европе и США. Одним из фирменных приемов фонда стали выставки-диалоги между нашим и западным художниками. Причем делались они со специальным расчетом: иностранный автор часто был значительно известнее российского коллеги и помогал привлечь к нему внимание.

Затем V–A–C взялся и за российскую аудиторию. В 2014-м Михельсон выкупил бывшую электростанцию в центре Москвы, чтобы превратить ее в большой культурный центр. Один из ведущих мировых архитекторов, итальянец Ренцо Пьяно переосмыслил ветхое здание ГЭС-2 и оживил по сути заброшенное место в 10 минутах от Кремля. Параллельно фонд продолжил работу над зарубежными выставками (в 2017-м он открыл свое пространство в Венеции) и начал делать экспозиции в России.

Молодая арт-кураторка Анна Скворцова (имя изменено) сейчас учится и создает проекты в Англии. Она называет «Опыты нечеловеческого гостеприимства» (V–A–C и ММОМА, 2017) одной из самых сильных выставок, которые видела, и считает, что они во многом сформировали ее вкус. «Каждая выставка V–A–C — это не финальная форма, а этап длительного мыслительного процесса, — говорит Анна. — В их проектах всегда присутствовала мощная теоретическая база.

а не просто в образовательный формат».

Анна рассказывает, что на ту выставку зашла с друзьями, когда они были в 11 классе. «Именно там я впервые столкнулась с тем, что искусство может быть опытом, а не только экспозицией. В зале стоял медиатор, с которым мы начали разговор, — и он стал для меня точкой входа в совершенно новый способ взаимодействия с искусством. Нам рассказали, что у фонда есть бесплатная подростковая программа, где можно учиться понимать современное искусство и работать над собственными проектами, — что, на мой взгляд, было абсолютно революционно для того времени. Степень открытости взаимодействия казалась почти невозможной для российской институциональной среды. Другие институции выстраивали замкнутые, элитарные круги, а мы просто пришли на выставку, познакомились — и начали заниматься искусством»

17-летняя Анна оказалась в молодежной исследовательской команде при V–A–C. Их проект включал создание сайта, сотрудничество с несколькими известными художниками и участие в Московской международной биеннале молодого искусства. Куратор и координатор проекта выстраивали с ребятами диалог на равных. «Это было редчайшее ощущение профессиональной включенности для подростков. Именно V–A–C впервые показал мне, что российское современное искусство может быть не закрытым и академически самодостаточным, а живым, исследовательским, социально вовлеченным полем, близким по духу к практикам Tate Exchange в Лондоне или образовательным программам Fondation Cartier в Париже».

Идеи, характер и стратегии V–A–C — результат работы со-основательницы и генерального директора фонда Терезы Мавики. Концепцию ГЭС-2 тоже разработала прежде всего она. Тереза закончила факультет политических наук в Неаполе, а в Россию впервые приехала в 1989-м, чтобы работать над диссертацией по советологии. Она с детства интересовалась русской культурой, и, познакомившись со здешними современными художниками, загорелась идеей настроить коммуникацию между российским и западным арт-миром.

Тереза объясняла, что для Запада история русского искусства закончилась на авангарде, и ей хотелось «передать туда то знание, тот мир, который я для себя здесь открыла». Политическое образование повлияло на ее восприятие культуры. В интервью Тереза не раз говорила о значении soft power и культурной дипломатии. В начале одной из задач фонда было включение российского современного искусства в глобальный культурный диалог. Мавика не мыслила отечественную культуру как провинциальную и настаивала на том, что она должна не «интегрироваться» в западный мир (быть им «поглощенной»), но вступить в диалог и заниматься «передачей знаний друг другу». В переменах 1980–1990-х Тереза увидела потенциал авангардного «нового дыхания» культуры.

«Наш вклад [в мировую культурную повестку] пока не слишком слышен, но есть — я его вижу — огромный потенциал» — говорила Мавика. На перспективы России она смотрела оптимистичнее, чем на европейские. В интервью шестилетней давности Тереза много рассуждала о старении Европы, исчерпавшей свои силы, и «огромной энергии», которая чувствуется в России.

Тереза с гордостью рассказывала о том, что самым старшим из 70 сотрудников фонда — около 35 лет. Вера в то, что начинающие, но мотивированные кадры могут работать на самом высоком уровне, и для них нужно создавать среду, была частью ее подхода.

В одном из интервью Мавика назвала культуру «политикой проектирования будущего». Это определение подходило прежде всего к внутрироссийской программе фонда, главным воплощением которой должна была стать ГЭС-2. Образцом послужила отечественная идея домов культуры 1920-х, но в видоизмененной форме. Дома культуры тогда создавались для новоявленного класса-гегемона и мыслились как просветительские, досуговые и пропагандистские учреждения, которым надлежало создать советского «нового человека». Пропаганде в ГЭС-2 места не было. «Новый россиянин», вероятно, всё-таки должен был родиться, но не «сверху» (горизонтальное взаимодействие в логике V–A–C было основой), а «снизу».

По сути, институция планировалась как среда междисциплинарного культурного диалога с активным со-творчеством посетителей. Совриск во всём многообразии жанров, театр, кино, музыка, литература (издательство и библиотека), лекции, мастер-классы, воркшопы и т. д. — всё сосуществует рядом и смешивается в экспериментальных форматах. Никакой постоянной экспозиции, хотя у фонда есть коллекция. Пространство не готовых, но бесконечно производящихся смыслов — при этом не возвышенно музейное, а повседневное, чтобы «зритель» превратился в активного участника. Для Терезы было принципиально сломать барьер между улицей и культурным центром — поэтому посещение Дома культуры бесплатно (по регистрации на сайте или входе).

Основной ценностью институции должен был стать диалог. В этом смысле важен акцент ГЭС-2 на медиации, когда с посетителем взаимодействует не экскурсовод-ментор, а специалист-собеседник. «Из непонимания рождается изоляция, в которой мы живем», — говорила Мавика и хотела, чтобы в Доме культуры «люди учились вместе и научились передавать друг другу опыты». Утопия ГЭС-2 — «склеить вместе рассыпанное общество». Дома культуры существовали и в позднесоветский, и в дореволюционный (в виде «народных домов») периоды. Но проект ГЭС-2 напоминал именно ДК времен расцвета авангарда, потому что тогда в искусстве царило многоголосие, еще не подавленное неокрепшей властью большевиков.

После начала войны с Украиной базовый концепт институции оказался чужероден среде. Прежде всего потому, что V–A–C был ориентирован на отмененное взаимодействие с Европой (проекты знаменитого исландца Рагнара Кьяртанссона, с которых стартовала ГЭС-2, закрылись раньше срока). Но и идея пространства диалога стала не слишком жизнеспособна в условиях жесткой цензуры и утверждения госпозиции в качестве единственно верной.

(например, русский павильон с портретами героев «СВО» на Венецианском биеннале). Однако позиции российского искусства в мире были наиболее сильны во времена многоголосия — «низовых» голосов художников авангарда, обычно про-революционных, но трактовавших революцию по-своему. Что же касается Холодной войны, то на фронте изобразительного искусства она была проиграна. Власти и спецслужбы США тоже использовали искусство в своих целях, но выбирали «подходящее» для укрепления имиджа страны из готовых, авторских произведений, тогда как официальный соцреализм был придуман сверху и изначально мыслился как пропаганда, с годами еще и закостеневшая. Не потому ли американское изобразительное искусство больше цепляло зрителей, что создавалось «снизу»? Ирония в том, что стратегия Терезы Мавики для позиций России в международном пространстве была в разы выигрышнее, чем всё, что могут предложить государственники.

Впрочем, проблемы у ГЭС-2 возникли еще до начала войны — меньше, чем через месяц после открытия. 28 декабря 2021-го Тереза покинула пост гендиректора V–A–C, хотя осталась в совете директоров и продолжила руководить пространством в Венеции. В публичном поле циркулировало несколько объяснений этого демарша. Наиболее убедительное — увольнение «по собственному» было вынужденным и связано с желанием инвестора Леонида Михельсона иметь на посту гендиректора фонда более подконтрольную фигуру.

Возглавивший V–A–C экс-заместитель Мавики Артём Бондаревский, по отзывам бывших коллег, как раз сильный организатор, но не визионер. Судя по всему, влияние Михельсона на институцию заметно усилилось, что подразумевает более консервативный и компромиссный, но, скорее всего, более простой для аудитории подход. Команда ГЭС-2 оказалась деморализована еще до 24 февраля, после которого институцию покинули сильные специалисты. Тем не менее, в штате ГЭС-2 и сейчас есть яркие кадры.

Если Garage прямо выступил против войны и остановил выставочную деятельность, то ГЭС-2 выбрала более уклончивую стратегию, опубликовав обтекаемый пост про необходимость «избежать отчужденности, поддержать жителей города, посетителей и сотрудников». Некоторые искусствоведы трактуют как политическое высказывание первую часть проекта «Настройки» (весна 2022), где были представлены только звуковые инсталляции при визуальной пустоте пространства. ГЭС-2 сделала несколько проектов, работающих с «актуальными» переживаниями: такими, как страх, потеря или травма.

Ощущение «неоднозначности» усиливают многолетнее партнерство Михельсона с Геннадием Тимченко, которого считают другом Путина, и информация, что предприниматель спонсирует добровольцев на фронте. При том ГЭС-2 активно развивает проекты в регионах и продолжает заниматься поддержкой художников. Даже скептически настроенные к институции искусствоведы рекомендуют молодым авторам ее мастерские «Своды». Возобновились и международные выставки, но связанные не с Европой, а, например, с Бразилией.

В профессиональном сообществе оценки институции противоречивы. Складывается впечатление, что проект Терезы Мавики добрался до публики в усеченном и более постном виде, хотя немало из ее задумок продолжает работать. При этом у зрителей ГЭС-2 популярна.

Воспользовавшись долгим молчанием музея, ГЭС-2 потеснила его или, по крайней мере, догнала в глазах аудитории.

Анна Скворцова говорит: «Когда нас впервые привели на экскурсию в еще строящуюся ГЭС-2, это воспринималось как обещание новой институциональной эпохи — почти утопии. Поначалу она действительно совпадала с задумкой: радикальная открытость, междисциплинарность, доверие к зрителю. Но после ухода Терезы Мавики и начала войны горизонт институции значительно сузился. Насколько я вижу, команда делает всё возможное, чтобы фонд продолжал существовать, сохранял достоинство и развивался хотя бы в той среде, которая сегодня еще возможна»

Положение ГЭС-2 двойственно: над реальной институцией с ее борьбой и неизбежными компромиссами всё еще нависает призрак больших ожиданий и несбывшейся утопии Терезы Мавики. Но, в сущности, это нужный призрак, который напоминает о другой России: энергичной, верящей в soft power, в многоголосие диалога и индивидуализм, идущий рука об руку с солидарностью. Больше того, эта другая Россия, хотя она и подавлена, никуда не делась. Именно в ней — не важно, внутри или за пределами РФ, — содержится потенциал восстановления страны и цивилизованного диалога с миром. Главное, чтобы в ходе холодной гражданской войны она сохранила память о себе. Пока же Дом культуры остается видимым присутствием альтернативы — в 10 минутах от Кремля.